о боже, в последнее время меня так трясет, и я не знаю, что бы сказать такое. на литературе мы с элей чуть ли не кричим великому Пэ фамилию "Кинг". одно удовольствие.
оказывается, я всех чуть-чуть спаиваю. потом образуется какой-то вакуум, когда все какие-то раздражительные (вполне возможно, по причинам), у всех - близких - какие-то дела и отношения - ты как-то вдруг не у дел, зато чуть-чуть снимается.
но это не главное вообще.
как-то глупо себя чувствую. собираюсь писать письмо и думаю - зачем, если можно завтра у макдональдса? ах нет, не можно уже.
это было похоже на сон. If I should fall in battle, my brothers who fight by my side, gather my horse and weapons, tell my family how I died

jesus wants to be ugly



+


+


+


+
Brothers everywhere - raise your hands into the air
We’re warriors, warriors of the world

мы круты и гламурны

сегодня я переходила дорогу, думая о том, почему жители косово зовутся именно косоварами и тут меня чуть не сбил автомобиль. вообще, в косово и без того много проблем. косовары, нет, вы подумайте! смеху то.

в новостях и блогах весь день говорят про то, что "убийца Сент-Экзюпери признался!" и мне немного непонятно. в результате продолжительного и кропотливого расследования, проведенного марсельским водолазом Люком Ванрелем и Лино фон Гартценом - основателем ассоциации поиска пропавших во время войны самолетов, был найден 88летний бывший пилот Люфтваффе Хорст Рипперт, который сказал - ""Если бы я знал, кто за штурвалом, то не стал бы стрелять". Экзюпери зря не написал на борту самолета, что он - Экзюпери. и, может быть, все остальные пилоты тоже зря не подумали об этом.
говорят, ирония судьбы в том, что сам Рипперт вырос на книгах Экзюпери и надеется до сих пор, что сбитый им самолет принадлежал кому-то другому. действительно, какая ирония судьбы. интересно, разрушая другие города, пилоты Люфтваффе не думали о будущем мира и бесценном вкладе в искусство или, может быть, о том, что там живут другие писатели, на чьих книгах, они, вероятно, росли. или, наоборт: нормально ли называть убийцей человека, выполнявшего приказ на войне, на которой, как известно, все равны. тут, видимо, какие-то непостижимые вопросы морали.

Олег Медведев:
Бризы Атлантики целовали
Руки, горящие на штурвале.
Под Антуаном - синее море и облака.
Вдаль, над плечом - не встречен, не найден -
В небе летит пылающий Лайтнинг,
Краткий сигнал, последний привет на всех языках.

никак не привыкну, кто у нас президент, о господи.


на всех языках

когда я слушаю, в общем, Ziggy Marley - Rainbow In The Sky, особенно в том месте, где он поет про то, что жизнь полна красок, но он при этом ничего не употреблял, становится как-то особенно хорошо, ох
бродский писал, что взрыв похож на пальму, качающуюся на ветру. бродский сам похож на взрыв. а этот март похож на прошлогодний. читаю "молодые годы генриха IV", старые письма, Аполлинера в маршрутке, Элюара.

Долгое время мне было лицо ни к чему.
А теперь
Есть лицо у меня, чтобы быть любимым,
Есть лицо у меня, чтобы быть счастливым.

некоторым людям мне хочется сказать: дайте мне второй шанс, я же не так плоха, как кажусь, все просто так вышло. у меня не поворачивается язык. мне нужно как-то исправить, но я ничего не говорю. пожинаю.

на самом деле, с восьмым марта и с весной. мне папа на восьмое марта подарил впервые в жизни цветы.
и, конечно, простите





les yeux

мы с тобой - две катастрофы, - всегда говорил пол. да, мы с тобой две катастрофы, и за это надо выпить, и мы пили. пол всегда пил темный гиннес, я пил светлое. пол и я снимали квартиру, я изучал высшую математику и пытался зарабатывать где-то, а пол играл в группе и разбивал костяшки пальцев о чужие подбородки; когда по ночам он падал в коридоре после репетиции, я снимал с него ботинки и волок к дивану. пол пел про апокалипсис и засыпал на моих научных журналах. если он ночью вставал, обязательно что-то ломалось, лампа, ручка двери, которую он выворачивал в другую сторону, на кухне что-то билось и пол приходил, капая кровью и спрашивал, где бинты. пол пил темный гинесс, а я готовил завтраки, обеды и ужины и он кричал мне из кухни: фрэнк, а не пошел бы ты в повара!
я грыз карандаши. лампочки в моих настольных лампах постоянно перегорали. мои сковородки вдруг вспыхивали, как показывают в кулинарных шоу, ни с того ни с сего. я мог разбить кружку на ровном месте, споткнуться о провод от гитары и испортить "потрясную игру", пол кидал в меня чем-нибудь и громко ругался. наши соседи барабанили нам в дверь, я открывал и слушал, как наша соседка требует, чтобы мы перестали здесь устраивать вечеринки, хотя, господи, никаких вечеринок не было, она требует, чтобы ей больше не пришлось слышать этих ужасных звуков, а пол из гостинной орал, чтобы она убиралась, потому что он, черт побери, не потерпит на своем пороге тех, кто не опознал один из шедевров металлики. когда он не мог доиграть что-нибудь до конца, он впадал в ярость и кидался жестяными банками из под пива в стену, со всего размаху, чтобы банка издала жалкий звук, чтобы ее просто расплющило от удара. однажды, размахиваясь так, он врезался рукой в стену и нам пришлось идти к врачу, потому что суставы в ней словно перекрутились, а локоть был с другой стороны. пол не мог играть и бродил по дому, натыкаясь на косяки, читал странные книжки и мешал мне рассказами про фрейда. ко мне приходила девушка, друзья из университета, пол уходил на кухню и все вечера одиноко чертил здоровой рукой треугольники и квадраты на клеенке. когда я заходил за чем-нибудь, он сидел и смотрел, как по телевизору показывают Суперкубок. пальцами левой руки он сжимал пивные крышки, которые копились в ящиках стола. я никогда не видел, чтобы кто-нибудь смотрел Суперкубок с таким лицом. потом рука прошла и они вновь заиграли, пару раз он опять падал прямо в коридоре, и требовал оставить его в покое, потому что он может спать, где захочет и я оставлял его, только снимал ботинки. я чертил проекты и опять грыз карандаши, времена года сменяли друг друга, перегорали лампочки, я наконец купил подержанную "ауди", жестоко осмеянную полом. мир казался мне незыблемым и прекрасным, как математика. пол лежал на полу, усыпанном моими бумагами и смотрел в потолок, а я зубрил что-то и мне казалось, до чего же это незыблемо. незыблемо. как камень. или как скала. как всё это.
- мы с тобой одни против всего мира! - говорил пол. - мы - против всех.
- мы - против всех, - повторял я, и, господи, как мне нравилось это.

пару раз я случайно устраивал наводнения в нашей квартире, а на кухонном потолке отчетливо виднелись следы сажи. пол, давно бросивший курить, издевался надо мной, никогда не курившим. ты безнадежен! говорил он.
не помню точно, куда же мы ехали, когда я рассказывал ему про теорию относительности; кажется, ехали в супермаркет закупиться лампочками и пивом, помню только точно, что был самый конец лета и лил дождь, как из ведра, когда нам на встречу вылетел какой-то придурок и через несколько секунд я понял, что всё, что считал незыблемым, стало -
пол тащит меня и кричит: мы! с! тобой! против! всего! мира! дождь бьет по щекам, а я думаю про слово "незыблемо", слышу скрежет металла и что пол плачет. я хочу сказать ему, какого же черта он плачет? в моей голове просто не украдывается, что пол вообще так умеет, а он мне говорит: твоя теория относительности полная фигня, фрэнк, фииигня, и заткниииись и орет на кого-то, чтобы вызвали скорую. а я лежу и думаю: фигня? но, в конце концов, понимаю, через несколько столетий спустя, что есть вещи поважнее.

я не знаю уже, правда. в голове что-то происходит, но дальше двух строчек никак. кто-то держит меня за горло и говорит - какого же черта? тебе не отделаться. вот чёрт, думаю.

у меня все-таки нет ключа. смотря что запирать, конечно. но, по-моему, сейчас все всё запирают. я смотрела в фильме про америку и про их проблему с легализацией оружия, что вот в канаде никто двери не запирает. дядька с камерой идет по улице и говорит: а вот мы на спор сейчас вломимся к кому-нибудь в дом! и вламывается. и дверь правда не заперта. какой-то мужик в майке "ай лав нью-йорк" удивленно стоит с полотенцем в коридоре. вы не запираете двери? нет, а зачем? мы снимаем фильм. простите. спасибо, что не пристрелили меня! хорошего дня. потом этот дядька идет в кафэ. люди едят и пьют кофе. простите, вы запираете двери? что, простите? ну, двери. входные двери. нет, в общем-то. вы не боитесь воров? ну, меня грабили в прошлом году. но ничего особенного не украли. наверняка подростки. утащили сигареты и выпивку. хаха. э, так вы с тех пор так и не запираете их? нет, я же говорю, это были наверное подростки. а у нас, почти как в америке. и дело вообще не в дверях, господи. и даже не в почтовых ящиках. не знаю точно, в чём, но не в них. без конца смотрю этот фильм.
а в маршрутке снимаю клип. у kasabian обязательно должна быть машина. а клип нарисованный. машина едет, потому что, ясное дело, парни из kasabian торопятся, ну, допустим, за ними погоня. они ограбили банк. и ночь. и нарисованные звезды. тут важно как-то передать скорость, на которой они едут. дикая скорость. огромная просто! а на заднем сиденье сидит барабанщик обязательно с барабанной установкой. и - пушш! какие-нибудь наезды - это обязательно. парочку аварий. а потом картинка в голове такая четкая, что даже странно. настраиваю резкость -
вспоминаю, что ключа все равно нет. резкости тоже. ночь с фонарями грязная, размытая, без резкости, вообще без. я, кажется, совсем запуталась в двух строчках. в голове машины, а ключа зажигания нет. приклеиваю к потолку звезды. но созвездие Стрелка - это, как бы сказать. очень ответственно. оно будет в форме револьвера, розы или башни? фольга поблескивает, хочется, черт возьми, плакать. а о феврале писать и нечего.

мой мозг не взорвется. каждое утро час бега с перерывом на беговые упражнения. потом полтора часа комыыыы
потом чай flying dragon. рома считает, что будущее - это дракон с тысячью головами. я не могу представить себе будущее. я словно смотрю сквозь толстое стекло в ресторан, где за столиками сидит много человек, ходят официанты, но я вообще-то вижу только тени, движения, я просто знаю, что они там на самом деле сидят и ходят, вот и всё. как во всех ресторанах. хотя вот у кинга в ресторане маньяк всех переубивал. потому что у него дома, там, где он жил, без конца выла собака, выла и выла, он и сошел с ума.
теодор драйзер считал: какие страхи могут быть под утреннем солнце на свежем воздухе? страхи крепнут в четырех стенах, ночами. а под открытым небом, ловя солнечных зайчиков, человек теряет даже страх перед смертью. может быть, ему пришло это в голову, когда он не спал ночью, его мучили головные боли, он дописывал "сестру кэрри", например, и не мог придумать конец. промучился до ночи и утром придумал.
я жду, когда наступит утро наконец.
я хочу кока-колы. много кока-колы. просто смотреть на нее и думать, что сегодня рождество. я хочу ветки омелы даже, хочу настоящую елку с настоящими игрушками. я хочу, знаете, чтобы шел снег и чтобы завтра мама сказала - хорошо, что ты пришла пораньше, я испекла пирог с яблоками. а папа бы починил дверной звонок. и чтобы прятали подарки, как раньше, или потом складывали их под ёлку, чтобы я не сидела и не думала всё это время, что это не последнее рождество и всё такое
о чёрт.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

когда меня спрашивают, что я делаю - я вспоминаю лето.