мы с тобой - две катастрофы, - всегда говорил пол. да, мы с тобой две катастрофы, и за это надо выпить, и мы пили. пол всегда пил темный гиннес, я пил светлое. пол и я снимали квартиру, я изучал высшую математику и пытался зарабатывать где-то, а пол играл в группе и разбивал костяшки пальцев о чужие подбородки; когда по ночам он падал в коридоре после репетиции, я снимал с него ботинки и волок к дивану. пол пел про апокалипсис и засыпал на моих научных журналах. если он ночью вставал, обязательно что-то ломалось, лампа, ручка двери, которую он выворачивал в другую сторону, на кухне что-то билось и пол приходил, капая кровью и спрашивал, где бинты. пол пил темный гинесс, а я готовил завтраки, обеды и ужины и он кричал мне из кухни: фрэнк, а не пошел бы ты в повара!
я грыз карандаши. лампочки в моих настольных лампах постоянно перегорали. мои сковородки вдруг вспыхивали, как показывают в кулинарных шоу, ни с того ни с сего. я мог разбить кружку на ровном месте, споткнуться о провод от гитары и испортить "потрясную игру", пол кидал в меня чем-нибудь и громко ругался. наши соседи барабанили нам в дверь, я открывал и слушал, как наша соседка требует, чтобы мы перестали здесь устраивать вечеринки, хотя, господи, никаких вечеринок не было, она требует, чтобы ей больше не пришлось слышать этих ужасных звуков, а пол из гостинной орал, чтобы она убиралась, потому что он, черт побери, не потерпит на своем пороге тех, кто не опознал один из шедевров металлики. когда он не мог доиграть что-нибудь до конца, он впадал в ярость и кидался жестяными банками из под пива в стену, со всего размаху, чтобы банка издала жалкий звук, чтобы ее просто расплющило от удара. однажды, размахиваясь так, он врезался рукой в стену и нам пришлось идти к врачу, потому что суставы в ней словно перекрутились, а локоть был с другой стороны. пол не мог играть и бродил по дому, натыкаясь на косяки, читал странные книжки и мешал мне рассказами про фрейда. ко мне приходила девушка, друзья из университета, пол уходил на кухню и все вечера одиноко чертил здоровой рукой треугольники и квадраты на клеенке. когда я заходил за чем-нибудь, он сидел и смотрел, как по телевизору показывают Суперкубок. пальцами левой руки он сжимал пивные крышки, которые копились в ящиках стола. я никогда не видел, чтобы кто-нибудь смотрел Суперкубок с таким лицом. потом рука прошла и они вновь заиграли, пару раз он опять падал прямо в коридоре, и требовал оставить его в покое, потому что он может спать, где захочет и я оставлял его, только снимал ботинки. я чертил проекты и опять грыз карандаши, времена года сменяли друг друга, перегорали лампочки, я наконец купил подержанную "ауди", жестоко осмеянную полом. мир казался мне незыблемым и прекрасным, как математика. пол лежал на полу, усыпанном моими бумагами и смотрел в потолок, а я зубрил что-то и мне казалось, до чего же это незыблемо. незыблемо. как камень. или как скала. как всё это.
- мы с тобой одни против всего мира! - говорил пол. - мы - против всех.
- мы - против всех, - повторял я, и, господи, как мне нравилось это.

пару раз я случайно устраивал наводнения в нашей квартире, а на кухонном потолке отчетливо виднелись следы сажи. пол, давно бросивший курить, издевался надо мной, никогда не курившим. ты безнадежен! говорил он.
не помню точно, куда же мы ехали, когда я рассказывал ему про теорию относительности; кажется, ехали в супермаркет закупиться лампочками и пивом, помню только точно, что был самый конец лета и лил дождь, как из ведра, когда нам на встречу вылетел какой-то придурок и через несколько секунд я понял, что всё, что считал незыблемым, стало -
пол тащит меня и кричит: мы! с! тобой! против! всего! мира! дождь бьет по щекам, а я думаю про слово "незыблемо", слышу скрежет металла и что пол плачет. я хочу сказать ему, какого же черта он плачет? в моей голове просто не украдывается, что пол вообще так умеет, а он мне говорит: твоя теория относительности полная фигня, фрэнк, фииигня, и заткниииись и орет на кого-то, чтобы вызвали скорую. а я лежу и думаю: фигня? но, в конце концов, понимаю, через несколько столетий спустя, что есть вещи поважнее.